— Иди поспи. Я буду за Мэннинга. Сейчас я в форме.

Так и продолжалось; шли дни, в отделе возврата росли горы непроданных газет, выплёскиваясь в коридор, связки бумаги — как плиты мрамора. Тираж «Знамени» падал, печаталось всё меньше экземпляров, горы возврата продолжали расти. Шли дни и недели — Винанд предпринимал героические усилия, продолжая издавать газету, которую не хотели покупать и читать.

XVI

На зеркальной поверхности длинного стола красного дерева, за которым собирался совет директоров, была выложена цветная монограмма, воспроизводившая заглавные буквы его подписи. Директоров она всегда раздражала. Теперь им некогда было рассматривать её, но когда чей-нибудь случайный взгляд пробегал по ней, в нём вспыхивала радость.

Директора расселись за столом. Это было первое в истории совета заседание, созванное не самим Винандом. Но они собрались, и Винанд явился. Стачка продолжалась второй месяц.

Винанд стоял у своего кресла во главе стола. Он выглядел так, будто сошёл со страницы журнала мод: безупречно одет, в нагрудном кармане тёмного костюма белый платок. В головах директоров роились аналогии, одни думали об английских портных, другим на память приходила палата лордов… Тауэр… казнённый английский король — или это был канцлер?.. В любом случае блистательная смерть.

Им не хотелось смотреть на человека во главе стола. Поддержку и обоснование того, что они высказывали, они искали в ссылках на пикеты снаружи, на холёных женщин, клеймивших Винанда в гостиных и клубах, и на девицу с широким, плоским лицом, которая неутомимо вышагивала по Пятой авеню с плакатом «Мы не читаем Винанда».

А Винанду представлялся полуразрушенный вал на берегу Гудзона. Он слышал приближающиеся издалека шаги. На сей раз ему неоткуда было почерпнуть бодрости.

— Какое-то помрачение рассудка! Кто мы, деловая организация или благотворительное общество по поддержке своих приятелей?

— Триста тысяч долларов за последнюю неделю… Не важно, откуда мне это известно, Гейл, это не секрет, мне сказал твой банкир. Ладно, это твои деньги, но если ты рассчитываешь вернуть их за счёт газеты, знай, что мы твои махинации раскусили. Ты не можешь взвалить свои просчёты на корпорацию, на сей раз тебе это не удастся, ни цента ты не получишь, поезд ушёл, Гейл, кончилось время твоих выкрутасов.

Винанд смотрел на мясистые губы человека, издававшего эти звуки, и думал: «С самого начала вы заправляли газетой, даже не зная этого, но я-то знаю, именно вы, это ваша газета, и теперь нечего спасать».

— Да, Слоттерн и его группа готовы вернуться тотчас же, как только мы примем требования профсоюзов, и они пойдут на возобновление контрактов на прежних условиях, не дожидаясь даже, когда тебе снова удастся поднять тираж, а это, скажу тебе, приятель, будет очень и очень непросто. Думаю, они поступают по-честному. Вчера я разговаривал с Гомером, и он дал мне слово… Хочешь услышать, о каких суммах идёт речь, Винанд, или тебе и так известно?

— Нет, сенатор Элридж не сможет принять тебя… Гейл, перестань темнить, мы знаем, что на прошлой неделе ты летал в Вашингтон. Ты не знаешь, однако, что сенатор Элридж повсюду говорит, что его ни за какие коврижки не заставить подступиться к этому делу. А Крейга внезапно вызвали во Флориду, так ведь, навестить больную тётку? Никто из них, Гейл, пальцем не пошевельнёт ради тебя. Это тебе не какая-нибудь мелочовка, и сам ты уже не тот, что раньше.

Винанд думал: «Почему вы боитесь посмотреть мне в глаза? Разве вам не известно, что я самый маленький человек среди вас? Полураздетые женщины в воскресном приложении, милые детишки с гравюр, передовицы о белках в парках — в них нашли выражение ваши души, бо?льшая часть ваших душ, но в чём выражалась моя душа?»

— Чёрт бы меня побрал, но я ничего не возьму в толк. Ну пусть бы они требовали прибавки к зарплате, это я бы понял, тогда я бы с ними потягался. Но тут ведь другое — какая-то идиотская интеллигентская свара. Нас что, хотят разорить ради принципов или ещё чего?

— Вам непонятно? Теперь «Знамя» — церковная газетка, издаёт её евангелист мистер Гейл Винанд. В кармане ни шиша, зато есть идеалы.

— Пусть бы серьёзная проблема, вопрос большой политической важности, а то какой-то сумасшедший взрывает свалку. Над нами все смеются. Честно, Винанд, я пробовал читать твои передовицы — ничего скучнее не встречал. Ты что, думаешь, что пишешь для университетской публики?

Винанд думал: «Я тебя знаю, ты скорее дашь денег беременной шлюхе, чем голодному гению, твоё лицо я видел раньше, я сам подобрал тебя и привёл сюда… Когда ты пишешь и у тебя сомнения, вспомни лицо человека, для которого пишешь… Но, мистер Винанд, его лицо нельзя вспомнить… О нет, малыш, можно, оно само возникает в сознании и напоминает о себе… Оно вернётся и потребует расплатиться, и я заплачу… Я давно подписал чек, не указав сумму, но такой чек всегда выписывается на всё, что у тебя есть».

— Какое-то средневековье, позор для демократии. — Голос сбивался на визг. Это заговорил Митчел Лейтон. — Давно пора кому-нибудь вмешаться. Один человек заправляет всеми делами, всеми газетами, как ему заблагорассудится… Что это, прошлый век? — Лейтон надул губы, отведя взгляд куда-то в сторону, на какого-то банкира. — Здесь кто-нибудь когда-нибудь поинтересовался моими соображениями? У меня они есть. Нам надо собрать все мнения. Я имею в виду, что надо работать всем заодно, как слаженный оркестр. Давно пора этой газете проводить современную, либеральную, прогрессивную политику! Возьмём, к примеру, вопрос об арендаторах…

— Помолчи, Митч, — вмешался Альва Скаррет. Непонятно почему пот стекал у него со лба. Скаррет хотел победы совета, и всё-таки что-то такое витало в комнате… Тут слишком жарко, думал он, хорошо бы кто-нибудь открыл окно.

— Не стану молчать! — завопил Митчел Лейтон. — Я такой же…

— Прошу вас, мистер Лейтон, — сказал банкир.

— Хорошо, хорошо, — утихомирился Лейтон. — Не будем забывать, у кого второй по величине пакет акций после нашего супермена. Не будем забывать. Ну-ка угадайте, кто станет всем здесь заправлять.

— Гейл, — начал Альва Скаррет, глядя на Винанда неожиданно честным, страдальческим взглядом, — Гейл, всё пропало. Но мы ещё можем спасти черепки. Надо только сознаться, что мы ошиблись с Кортландтом и… надо принять обратно Хардинга, он ценный работник, и, может быть… Тухи.

— Не произносите здесь имени Тухи, — сказал Винанд.

У Митчела Лейтона отвалилась челюсть, и он с усилием захлопнул её.

— Именно так, Гейл! — закричал Альва Скаррет. — Великолепно! Можно торговаться и делать уступки. Мы поменяем позицию относительно Кортландта. Это мы должны сделать, и не ради профсоюза, чёрт бы его побрал, а чтобы поднять тираж. Мы выйдем к ним с таким предложением и вернём Хардинга, Аллена и Фалька, но не Ту… то есть не Эллсворта. Мы уступим, и они уступят, и всех устроит. Так ведь, Гейл?

Винанд молчал.

— Именно так, мистер Скаррет, — ответил банкир. — В этом решение вопроса. Безусловно, престиж мистера Винанда должен быть соблюдён. Мы можем пожертвовать одним журналистом и сохранить мир в нашей среде.

— Как это — мы можем! — разразился Митчел Лейтон. — Не понимаю, почему мы должны пожертвовать мистером… безупречным либералом только потому, что…

— Я поддерживаю мистера Скаррета, — заявил член совета, ранее говоривший о сенаторах. Другие поддержали его, а тот, который критиковал передовицы, сказал вдруг среди общего шума:

— Полагаю, как ни верти, а Гейл Винанд шикарный руководитель.

Он старался не смотреть на Митчела Лейтона. Он теперь искал защиты у Винанда, но Винанд не замечал его.

— Гейл? — беспокоился Скаррет. — Что ты скажешь?

Ответа не последовало.

— Чёрт возьми, Винанд, сейчас или никогда! Ты что, хочешь продать свою долю и выйти из дела?

— Решай или выходи из дела!

— Я готов выкупить твою долю! — вопил Лейтон. — Хочешь продать мне? Продать и убраться восвояси?